Распятие Святого Петра (итал. Crocifissione di san Pietro) - работа Микеланджело Меризи да Караваджо, написанная в 1601 году для капеллы Черази в церкви Санта-Мария-дель-Пополо в Риме. Эта картина, украшающая боковую стену капеллы, была заказана Караваджо совместно с "Обращением Савла по дороге в Дамаск" (1601), а в качестве алтарной работы Анибале Карраччи написал "Успение Пресвятой Богородицы".
Две боковые картины были заказаны в сентябре 1600 г. монсеньором Тиберио Черази, генеральным казначеем Папы Климента VIII, который 8 июля 1600 г. приобрел часовню у монахов-августинцев и поручил Карло Мадерно перестроить небольшое здание в стиле барокко.
Контракт на алтарную картину, написанную Карраччи, не сохранился, но обычно предполагается, что она была выполнена несколько раньше, и Караваджо, приступив к работе, должен был принять во внимание каратину Караччи и общую иконографическую программу часовни.
Известно, что заказчик, Тиберио Черази, испытывал глубокую преданность Святым Петру и Павлу - двум святым, которые представляли основу католической церкви, и их по этой причине называли "князьями апостолов".
И Павел, и, в особенности, Петр были самым непосредственным образом связаны с Римом и папством - таким образом, заказанные Караваджо картины были предназначены для выражения привязанности Черази к Римской церкви и его близости к папской власти.
На картине изображено мученичество Святого Петра. Согласно древней и хорошо известной традиции, когда Петр был приговорен к смерти в Риме, он просил быть распятым вверх ногами, потому что полагал, что "простой смертный", как он, не достоин принять ту же смерть, что и Иисус Христос.
На большом полотне изображены три палача, пытающиеся поднять крест. Петр уже прибит гвоздями к балкам, его руки и ноги кровоточат. Апостол практически обнажен, что подчеркивает его уязвимость. Это пожилой мужчина с седой бородой и лысой головой, однако его стареющее тело все еще выглядит мускулистым и крепким, что, по задумке Караваджо, должно показывать "внутренее через внешнее" - то есть, свидетельствовать о большой духовной силе Петра.
Явно преодолевая огромное усилие, Петр приподнимается, как будто в попытке увидеть что-то, а точнее, кого-то, недоступного взорам тех же палачей - речь, разумеется, о Христе. Поднятие креста с распятым Петром требует усилий трех человек. Один тянет его на веревке, а его помощники пытаются помочь ему руками и плечами. Палач в желтых штанах ухватился рукой за лопату, которой рыли яму для того, чтобы водрузить крест.
Весь процесс кажется неорганизованным и хаотичным, как будто внезапная тяжесть креста застала палачей врасплох. Их лица в значительной степени закрыты от зрителя, что делает их безликими и несущественными исполнителями несправедливого действия, которое заказано и управляется властью.
Это принцип той самой круговой поруки, на которой зиждется любая власть. Конкретный исполнитель, затягивающий петлю или нажимающий на спусковой крючок, или утверждающий несправедливый приговор, ни за что не отвечает - он всего лишь выполняет приказ вышестоящего.
Здесь уместно будет привести фрагмент-другой из романа "Красное спокойствие":
"...Ты, обманутая ничтожная курица, по глупости, наивности, по куриной слепоте своей считающая себя человеком, приходишь в тот же банк, или суд, или страховую компанию: в поисках своей жалкой маленькой справедливости, и встречает тебя там, на первом этаже, вежливый функционер с улыбкой на клею и чистыми, как вода из родников Монтсени, глазами. Везде и всюду, в любой из зеркальных башен находится он, и везде и всюду он одинаков – этот универсальный функционер.
Все понимаю, говорит он, сделав вид, что выслушал тебя – по-человечески сочувствую вашей беде, разделяю, в известной степени, ваше негодование – но ничем, к сожалению, помочь не могу. Это, увы, не в моей компетенции. Я всего лишь пешка, винтик, мельчайшая шестеренка огромного сложного механизма. Не стоит, прошу вас, нервничать – это ни к чему. И ни к месту, в том числе. Я чуть-чуть больше, чем ноль, я ведь уже сказал вам – поэтому высказывать какие-то претензии лично мне по меньшей мере глупо.
Пожалуйста, прошу вас – не стоит нервничать. Я ничего не решаю и, естественно, никакой персональной ответственности не несу. Решают там (многозначительный взгляд в потолочное небо). Все, что я могу – это передать ваше дело по инстанции выше, и я непременно сделаю это, это мой профессиональный долг. А ваша задача – ждать. Спасибо, мы уведомим вас о своем решении. И все.
Все! Все, что тебе остается – выметаться из отделанного мрамором и позолотой башенного нутра и робко ожидать – там, снаружи, на лютом холоде, среди слипшихся в крови перьев и раздробленных костей твоих сожранных недотоварищей. Ожидание – одна из худших пыток, и ты, курица, по статусу вполне ее достоин.
И ты ждешь – а что еще тебе остается делать? Ты ждешь – потому что так велит их черная библия. В крайнем и лучшем случае, далеко не сразу и если очень повезет, ты, наконец, будешь удостоен бесполезной беседы с младшим помощником младшего секретаря где-то в приемной на втором этаже; может быть, невероятным и немыслимым чудом, тебе удастся преодолеть даже третий уровень, или, что совсем уж из области фантастики, всползти, расплевывая по ступеням остатки нервов, на уровень четвертый – если, конечно, до этого ты элементарно не сдохнешь или не угодишь в желтый дом с диагнозом «шизофрения» – но путь выше тебе заказан.
Выше – это туда, еще на девяносто шесть этажных уровней в небо, где на вылизанной чертями макушке, в пентхаусе с видом на рай, обитает тот самый липовый полубог, который принимает решения, и которому ты никогда не сможешь заглянуть в прогнившие насквозь глаза его, в глаза истинного и извечного монстра, жрущего твое мясо и пьющего твою кровь.
Ты никогда не узнаешь цвет зрачков его, это невозможно, убеждают тебя – потому не стоит и дергаться! Замкнутый круг. Виноватых нет...."
..."«Виноватых нет» – утверждает черная библия. «Невиновных нет» – утверждаю я! Невиновных нет! И обезличенных механизмов, слепо выполняющих свои функции и не несущих личной ответственности ни за что – нет тоже.
Покажи мне хотя бы одного функционера, отсылающего тебя вон, у которого в паспорте, в графе «имя», зияла бы пустота. Покажи мне функционера, у которого в паспорте вместо фотографии – белый прямоугольник. Таких нет!
Есть конкретные люди, с лицами и именами, и отвечать тоже должны они – конкретные люди с именами и лицами, на каком бы этаже они не сидели. Усвой раз и навсегда: сотый этаж существует только потому, что под ним – остальные девяносто девять. Девяносто девять этажей все той же башни-убийцы. Вот что ты должен понять.
А если ты это понял, то обязательно поймешь и другое. Тебе не нужно туда, куда ты все равно не попадешь: в пентхаус с видом на рай, где окопалась главная тварь. Тебе – туда – не нужно! Твой личный враг сидит на том этаже, до которого удалось добраться тебе. До которого тебе позволено было – добраться. И именно он, сидящий на том этаже, персонально и в полном объеме несет ответственность за все творимые в башне мерзости.
Прозрей и пойми, что так и есть! Твой враг – на твоем этаже. Разрушь их гребаный замкнутый круг! Проснись! Возьми его за галстук, подтяни к себе ближе, загляни в зрачки ему, и ты увидишь их, глаза монстра: одинаковые и одни на всех, на каком бы этаже не сидел их обладатель – на первом, сорок втором или сотом, в пентхаусе с видом на рай. Одинаковые и преисполненные – безнаказанности, превосходства и принадлежности к системе.
Разрушь черный круг, перестать жить по чужой библии! Заставь эту сволочь напротив тебя, «не несущую персональной ответственности ни за что», ползать в ногах твоих и молить о пощаде. Пресмыкаться в собственной крови и соплях и молить о пощаде, говорю я! Но не щади! Не вздумай щадить! Помни: они – не щадят. Помни, вбей себе это в голову намертво: не будь первого этажа – не появился бы и сотый!..."
Безликость и абсолютная заменяемость палачей на картине Караваджо - как раз об этом.
Самая яркая черта картины - ее ярко выраженный реализм: святой «очень похож на бедного рыбака из Вифсаиды, а палачи с сильно покрытыми прожилками и покрасневшими руками, с пыльными ногами написаны так, что, кажется, это работа фотоаппарата, и у Караваджо, жившего в 17-ом веке, непостижим образом имелось это великолепное изобретение, сильно облегчавшее ему работу.
Впрочем, разница между фотографией и этой картиной Караваджо - пара десятков милилонов долларов, как однажды выразился Сальвадор Дали о работах другого гения живописи - Диего Веласкеса. И будем справедливы, ни одному фотоаппарату не под силу запечатлеть то, что удавалось великому и грешному Микеланджело Меризи да Караваджо.
Статьи по теме:
Write a comment